В рамках проекта «Правила жизни» долго искали семью, которая бы осознанно взяла приемных детей с серьезными физическими или ментальными отклонениями, и никак не могли найти. Что и понятно, ведь не каждый решится забрать на воспитание из детского дома даже здорового ребенка. Чтобы пойти на такой серьезный шаг, нужны и жертвенность, и сила, и безусловная любовь к детям. Но такие семьи, к счастью, есть, и сегодня мы общаемся с Еленой Мачульской, приемной мамой двух девочек-сиблингов, ведущей ресурсных групп для родителей, специалистом по травмам, как она себя позиционирует. Поговорим о правилах жизни ее семьи, которые позволяют преодолевать бесконечные удары судьбы, оставаться в ресурсе и воспитывать приемных девочек с непростой судьбой.
– У нас дома полный интернационал, в семье четыре фамилии: муж Пыстин, я Мачульская (выйдя замуж, я оставила свою девичью фамилию), Алиса – Мальчикова, а Вероника – Парамонова, т.к. биологические родители сестер к моменту ее рождения уже развелись.
Младшую Веронику мы подхватили в три месяца, и так как сразу усиленно стали ею заниматься, то фундамент здоровья малышки мы подлатали сразу. Она лучше идет в обучении, в развитии. А Алису мы взяли почти в четыре года: она не разговаривала, у нее были все детские травмы, связанные и с голоданием, и с жестоким обращением. И то, что она из спецучреждения попала в детдом, и были постоянные больницы, где она везде одна,– это все очень сказалось на психике.
– Она голодала в детдоме?
– Нет, когда жила дома. Ее закрывали в пустой комнате, где не было никаких продуктов, хлеба. И ребенок просто голодал. До сих пор мы с этими последствиями боремся: у нее расстройство пищевого поведения после этого, она ест постоянно и не может насытиться. Мы вместе уже шесть лет, а она как будто всегда голодная. Может съесть как трое мужчин, если не контролировать, а потом, конечно, ей плохо. Я раньше думала, что это пройдет с годами, но психиатр говорит, что этот страх настолько въелся в подсознание, что уже никогда не уйдет. Эти состояния можно только корректировать близким, отслеживая приемы пищи и ее количество, потому что мало того, что она постоянно хочет есть, она еще и не чувствует сытости.
При этом она не полная. Но худа без добра не бывает. У Алисы больное сердечко. Нам сказал кардиолог, что если бы она так не кушала, то падала бы в обмороки. Взяли ребенка с такими особенностями, и постепенно познаем и принимаем их.
Когда мы ее взяли, нам рассказали, что у Алисы должна была быть операция на сердце по квоте в институте Алмазова, но по причине каких-то заминок не смогли ребенка вовремя вывезти на лечение. Я думаю, что специалистам детского дома было просто недосуг ехать с ребенком: квоту выбили, а поехать – не поехали. И пропустили время. Тогда, когда я начала заниматься этой проблемой сразу после того, как дочь стала жить с нами, время уже было упущено. Остается пока только наблюдать, поэтому мы ежегодно лежим в кардиоцентре, носим монитор, и регулярно наблюдаемся у кардиолога. Пока справляемся. Если ситуация осложнится, то Алисе придется носить кардиостимулятор. Но так как ребенок психически неуравновешенный, и у нее самоповреждающее поведение, то могут возникнуть проблемы, потому что она может рвать проводки, ей тяжело контролировать себя. Но пока не хочется об этом думать, живем настоящим, и пока справляемся без кардиостимулятора. Меня уже сложно чем-то напугать (улыбается).
– Сколько лет тому назад вы приняли судьбоносное решение относительно девочек?
– Шесть лет назад. Старшей уже почти десять. Младшая в следующем году пойдет в школу. Наверное, если бы у меня не было силы духа и большой любви к детям, то, возможно, я бы и не справилась. Мне часто задают такой вопрос: «Лен, если бы можно было отыграть все назад, то ты бы сейчас пошла на это?» Честно, я не могу ответить на этот вопрос. Потому что не хочу лукавить. Столько всего пройдено, что я не понимаю, как я смогла все это пережить. Конечно, было много погрешностей, когда, не имея опыта материнства, в семью пришли сразу двое сложных деток. Но мы с мужем справляемся, поддерживаем во всем друг друга.
– Расскажите, как вы познакомились с мужем.
– Познакомились с Андреем, когда училась на втором курсе СГУ. Так сложилось судьба, что я сначала поступила на химбил сыктывкарского университета, потому что всю жизнь мечтала быть медиком. Поступать ездила и в Архангельск, и в Ярославль, но в тот год были настолько высокие проходные баллы, что я не прошла ни в один из медицинских вузов, не набрала всего один балл. Решила поступать на химико-биологический факультет, потому что мне сказали, что можно после окончания обучения работать врачом-лаборантом или переучиться. На химбил меня взяли сразу, потому что была отличницей – в аттестате только две четверки.
Отучившись полгода, я попала в серьезную аварию. Меня сбила машина. И я год восстанавливалась от компрессионных переломов позвоночника. А когда вернулась к обучению, меня поставили перед фактом, что мне теперь по состоянию здоровья противопоказаны летние практические занятия в лесу, и посоветовали перевестись на другой факультет. Единственное, что я выбрала, это психология и социальная работа, и перевелась на этот факультет для дальнейшего обучения.
Сама я родом из Визинги. И так получилось, что супруг тоже из Визинги, он на два года старше меня, учился в параллельном классе с моей старшей сестрой. Но в школе мы почему-то никогда не пересекались. А обучаясь в университете, приехала в деревню на каникулы, и познакомились на дискотеке. Через полгода Андрей переехал в город, снял для нас комнату, чтобы мы жили вместе. Сразу решил взять быка за рога (улыбается). Так с 1997 года мы вместе, 27 лет. Я никогда не настаивала на оформлении брака, долго присматривалась к нему. Мы настолько разные: он учился всегда средне, был шабутным, и мне часто говорили, что мы не пара, и «ты же не будешь с этим мальчиком».
– «С этим мальчиком» вы столько лет вместе плечом к плечу.
– Да. Но тогда для меня была важна карьера. Я закончила университет с красным дипломом. Но так получилось, что на пятом курсе, на выпускном, я в последний раз видела свою маму. Буквально за несколько месяцев до ее смерти ушел отец. Мне было 23. В нашей семье было четверо детей, старшая уже имела семью и детей, и бремя воспитания младших брата и сестры оказалось на мне. Вспоминая свое детство, понимаю, что роль старшей в семье всегда отводилась мне, давалось больше ответственности, поэтому я понимала, что справлюсь. Тогда казалось, что так и должно быть. И даже не задумывалась, что есть у мамы и брат, и сестра, которые могли бы взять опеку над младшими племянниками. Да и не предлагал никто.
Я хотела остаться в городе после окончания университета: больше перспектив, и работу хорошую предлагали. Но пришлось ехать в Визингу, потому что младшим надо было доучиться в школе. В деревне пошла работать заведующей соцслужбы отделения семьи. И помогала своим. А муж оставался в городе, работал. Мне приходилось ездить в город, чтобы с ним видеться.
– Это же очень тяжело, разрываться на два дома. И сколько это продолжалось?
– Несколько лет. Потом я устроилась работать в городе, и мы с братом и сестрой переехали в нашу съемную городскую комнатку, 12 кв.м. Надо было их поднимать на ноги дальше. Муж работал дальнобойщиком, его часто не было дома. Поэтому родственники разделяли со мной все свободное время.
Так случилось, что в 2013 году муж заболел, очень серьезно. У Андрея обнаружили онкологию. С тех пор у него диагноз хронический миелолейкоз, и мы боремся за его жизнь. Его состояние нельзя назвать ремиссией, он пьет каждый день лекарства. При других формах рака идет облучение (химия) периодами, но так как в его случае речь идет о заболевании крови, то приходится эту химию ежедневно принимать внутрь. В начале было, конечно, тяжело – много времени ушло на то, чтобы подобрать подходящие препараты. Но надо сказать, что он сильный духом человек. Ведет себя так, как будто у него и нет страшного диагноза. Да и детки сейчас не дают ему расслабиться. Потому что на данный момент он – единственный кормилец в семье.
Я не могу работать пока. Хотела бы, но нет возможности, девочки отнимают слишком много времени. Детки пока болеют по два раза в месяц. Не каждый работодатель пойдет на такие уступки. Причем дети обучаются в разных частях города: одна в Кочпоне, вторая на Малышева. Очень много времени уходит на разъезды, когда супруг в рейсах. На данный момент я успеваю только как волонтер вести ресурсные группы «Штурвал».
Каждое лето стараемся их вывозить на юг, на месяц-полтора. Стараемся укрепить иммунитет, исходя из того, что девочки очень часто болеют простудными заболеваниями в течение года – последствия тяжелого раннего периода жизни. У детей-отказников с рождения (как наша младшая, она чаще и болеет) – самая большая психологическая травма. У нее до сих пор синдром недоверия к миру. Видимо, ребенок в животе у мамы чувствовал, что мама не хотела ее, хотела избавиться. Иначе как объяснить, что малыш, рожденный в срок, весил два килограмма. Видимо, кроме того, мама не питалась нормально и вела соответствующий образ жизни, где был и алкоголь, и прочие излишества. Поэтому первые несколько лет жили с Вероникой в постоянном дефиците, с недобором веса. Я просто ходила первые несколько лет с ложечкой и пихала в нее еду, потому что она была дистрофиком, и я не видела другого способа решения проблемы. Сейчас, слава богу, все в порядке.
Это недоверие к миру, выработанное у таких детей с рождения, думаю, остается с ними на всю жизнь. Алиска, т.к. первые года-полтора воспитывалась в семье, пусть и в тяжелых условиях, но чувствовала маму, видимо, была даже желанным ребенком в первое время для своих родителей. Её и любили, и хотели. А Веронику не хотели даже рожать, и травма огромная. Девочка первые годы своей жизни очень плохо спала, днем, даже будучи младенцем, не спала совсем, ночью – только урывками. Первые четыре года я очень страдала от недосыпания, иногда делала все на автомате, как зомби. Муж по возможности давал мне отсыпаться, когда был не в рейсах, но усталость снова быстро накапливалась. Травма проявляется еще и в том, что Ника до сих пор, даже ночью во сне, проверяет рукой, рядом ли я. Эти выводы я делаю из поведения девочек в нашей семье и из глубокого изучения вопроса. Теме детских травм как раз посвящены тренинги, с которыми мы ездим по республике Коми и беседуем с приемными родителями.
– Как получилось, что вы решились взять в семью приемных детей, да еще и при таком тяжелом диагнозе мужа?
– Я никак не беременею, и не беременею. Мои сестры все рожают, у брата появился ребенок, а я – все никак. Даже попробовала лечиться, но безрезультатно. Оказывается, мой супруг еще в детстве переболел свинкой. Об этом я узнала от свекрови только спустя лет десять совместной жизни. Врачи предложили подумать об альтернативных способах. Я очень хотела испытать чувство материнства, и мы решились на оплодотворение донорской спермой. В то время это была достаточно дорогая процедура, льготных программ не существовало. Решили брать кредит и идти за ребенком. Как-то на последних этапах подготовки я прихожу к врачу на консультацию, чтобы утвердиться в этой мысли, и она мне предлагает, мол, зачем вам ИКСИ, вы уже не такая молоденькая, давайте мы вам замороженного эмбриона подсадим. Оказывается, у нас в Перинатальном центре давным-давно эти процедуры делаются, поставлены на коммерческий поток. У меня был шок… Все перевернулось. Я прихожу домой и говорю, что понимаешь, мы будем из холодильника эмбрион подсаживать за деньги, чтобы удовлетворить мою эгоистическую потребность в ощущениях, а рядом столько детей, которые уже рождены, и нуждаются в любви и принятии. Предложила Андрею задуматься над тем, чтобы взять ребеночка из детдома. И мы приняли решение, что будем брать в семью приемного малыша, стали двигаться в этом направлении. Хотя понимали, что это не быстро, много формальностей. Но мы столкнулись с другой, неожиданной проблемой – моему мужу отказывали быть приемным папой из-за злокачественного заболевания.
– Получается, что вы узнали об онкологии после решения о приемных детях?
– Нет, муж заболел намного раньше, в 2013 году. Первые годы я была с ним постоянно рядом, мы пережили очень сложные времена. Года два он просто не хотел жить. Мы объездили всю Россию, по всем святым местам, медицинским центрам. Надо было приложить очень много усилий, чтобы принять эту болезнь и научиться с ней жить. Дети появились в 2018 –ом.
– То есть, как только вы более или менее освоились и приняли болезнь, сразу пришла мысль о ребенке? Не было страха?
– Так получается, что всю жизнь я о ком-то забочусь: сначала о моих младших брате с сестрой, только они стали жить самостоятельно, мужа два года было необходимо опекать из-за болезни, только он более-менее окреп, появились дети с непростой судьбой. Мне, видимо, свыше не дают жить только для себя. Но я считаю, что это правильно, если человек кому-то очень нужен, да и я к этому состоянию привыкла.
Когда я просидела «в домике» два года, заботясь только о своих малышах, изолированная от всего света, замкнувшаяся на своих проблемах, было очень тяжело. Как только я стала свой опыт передавать другим приемным родителям, ездить с лекциями по республике, помогать советом в их непростых ситуациях через накопленные знания, как будто открылось второе дыхание. И это снова забота, но только уже на другом уровне. У меня спрашивают, мол, зачем тебе это нужно, ты не получаешь денег за свою деятельность, только время тратишь, которого и так в обрез, зачем тебе этот «Штурвал». Но это не так. Я чувствую, как именно через эту общественную деятельность ко мне приходят нужные ресурсы.
Раньше я проработала в Городе Мастеров (ТЦ в Сыктывкаре – прим. ред.) двадцать лет специалистом по подбору персонала. Никаких переходов в трудовой! После того, как муж заболел, я стала единственной добытчицей в семье, он просто был не в состоянии работать какое-то время, потом пытался подрабатывать в такси. На мне была и ипотека, и все-все. К тому времени я уже возглавляла отдел, зарабатывала достойно. До сих пор встречаю людей, с которыми работала вместе, на улице, и они мне добрые слова говорят. Кто бы что ни говорил, я благодарю Ивана Дегтярева за доверие и бесценный опыт работы под его началом. Да, было тяжело, но безумно интересно! Я планировала работать и дальше, работа с людьми очень нравилась. Но когда мы взяли деток, и буквально каждый месяц я на больничном, а то и по нескольку раз, и надо ложиться в больницу с ними, Иван Владимирович даже на это глаза закрывал, и позволял работать дистанционно. Первые два года Детская республиканская больница стала для нас вторым домом. Но со временем пошли пересуды в коллективе, к тому же деятельность Города Мастеров начала потихоньку сворачиваться. Чтобы не усугублять ситуацию, мне пришлось уйти с работы.
Было морально тяжело. Столько лет в коллективе, с людьми. И вдруг в одночасье ты оказываешься дома, отрезанная от всего мира. Бывало, что я неделями из дома не выходила… Например, у детей температура сорок, и ты бегаешь вокруг них, ночь-день, без сна и отдыха. Через три года я ощутила регресс, выгорание, нужна была отдушина. Случайно услышала о «Штурвале», пошла на тренинг, и закрутилось. Пришла с лялечкой, с Вероничкой на руках. Сама сижу, слушаю, а слезы текут… Дальше был трехдневный обучающий тренинг в другом городе, и муж меня впервые за это время подменил с детьми. Я впервые за более чем три года была одна, без деток. С этого времени работаю волонтером.
– А как вы девочек нашли?
– Ну, моё это моё, это сразу ощущается, когда они свыше посланы. Получается, мы в 2016 году прошли школу приемных родителей. Потом пошли в опеку, написали заявление, что готовы взять в семью ребеночка, и, желательно, до года, хотя рассматриваем до пяти лет. Хотелось пройти через пеленки, бессонные ночи. Нам объяснили, что долго придется ждать, у нас очередь большая. Начали предлагать только через полгода. Мы ходили до девочек только к одному мальчику. Я-то как вижу ребенка, сразу готова всех сразу брать. Но супруг реагировал настороженно, и я спрашиваю его дома, мол, что, мальчик не понравился? А он говорит, что я не хочу мальчика, я утвердился, что хочу девочку. А в 2018 году в опеке были как назло одни мальчики, или девочки, но уже подростки. И мы попросили, чтобы нам предлагали и девочек постарше. Кстати, с тем мальчиком Матвеем, к которому мы приходили, сейчас все хорошо – его забрали приемные родители, и он посещает одну группу с моей Алисой. Представляете? Как было здорово его увидеть в нашем детском саду!
Дело было зимой, а летом нам позвонили, мол, у нас есть девочка, два с половиной месяца от роду, и вы еще на очереди сорок вторые, а тут период отпусков, и мы не можем ни до кого дозвониться, может вы сходите и посмотрите. Но нас сразу предупредили, что она очень болезненная. Когда пришли с Андреем смотреть Вероничку, мы зашли, нам неонатолог дает эту девочку в кулечке. Сначала я подержала, потом мужу дают, а он не берет, говорит, боюсь. Еле уговорили подержать малышку.
Спрашивают, ну, что, как вы? Ну, а как можно? Вот нам дали малыша, я готова любого забрать. В детдом ходили, и все детки готовы кричать «меня возьми». И слово «выбирать» здесь неуместно. Да и у нас не было возможности выбирать. Разве что супруг захотел девочку, а так бы мы взяли сразу Матвея.
После того, как мы подержали на руках девочку, пришла неонатолог, и говорит, что имейте в виду, что у ребенка не все хорошо со здоровьем, и начала перечислять диагнозы. Говорит, у нее кроме всего прочего внутриутробная инфекция, которая дала осложнение на почки, и она не будет ходить. Вероятность очень большая. Мы все выслушали и вышли. Ночь переспали с мыслью, и супруг говорит, мол, я готов. Я попыталась анализировать ситуацию, сказала, что надо понимать, что если она не будет ходить, понадобится много ресурсов. Андрей мне ответил, что я готов ее взять, даже если придется всю жизнь носить на руках. И не родственница нам, видели один раз, и сразу образовалась такая связь. Когда мы пришли через несколько дней, неонатолог очень удивилась нашему решению. Всячески отговаривала нас, перечисляла все диагнозы и последствия. Спустя годы я у нее спросила, почему она нас так пыталась отговорить. На что она ответила, что не пугала нас, а давала истинную картину, чтобы мы были к этому готовы.
– Сколько времени ушло на то, чтобы снять у Вероники самые тяжелые диагнозы?
– Когда мы взяли Веронику, буквально все ресурсы направили на то, чтобы ее реабилитировать. И Алиску тоже. Но Вероника, когда мы ее взяли, была совсем малышка, как пластилин, который можно было лепить. С Алиской много времени было упущено, к сожалению. Хотя я первые два года с ними обеими лежала в ДРБ не реже, чем раз в три месяца, в полгода. Там нашла контакты всех докторов, массажистов, которые нам помогли снять диагноз ДЦП Вероники к двум годам. Сама по наитию массировала бессонными ночами все активные точки на ручках и ножках дочери. Подняли ребенка на ноги, слава богу, она у нас сейчас бегает, прыгает (улыбается). Вероничка не ползала совсем, но пошла рано, в год и два месяца. Конечно, пошла так, что ее везде ветром сносило, шатало. Но она пошла!
– Какие были ощущения, когда она сделала первый шаг?
– Я думаю, забавно на нас было смотреть со стороны. У нас текли слезы… Столько было радости и гордости. За то, что так благодатно все сложилось. Сейчас, конечно, есть особенности, но это такие мелочи по сравнению с тем, чем нас пугали.
Недавно сидим на приеме у нефролога, и слышу по голосу, что заходит та самая первая доктор-неонатолог, которая нас провожала домой. Столько было эмоций! Как она нас узнала, обняла, как удивилась нашим достижениям. Это бесценно.
Я ей очень благодарна, потому что когда у Вероники были в годик проблемы с концентрацией внимания, мы не смогли найти поддержку врачей в поликлинике, слышали только то, что «она же ребенок-отказник, что вы хотели», то обратились к ней за реальными рекомендациями. Она положила нас в больницу, и дальше мы уже на постоянной основе проходили курсы реабилитации.
– Думаю, такой доктор достоен того, чтобы назвать ее имя.
– Безусловно. С большой благодарностью. Ульнырова Елена Генриховна.
Это история младшей, Вероники. Но она неразрывно связана с историей нашей страшей дочери, Алисы. Когда мы пришли в опеку, чтобы сказать о своем решении забрать Веронику, специалист положила бумагу на стол и попросила написать отказ. Говорит, что у нее есть старшая сестра в детдоме, три и восемь, девочка не разговаривает, педзапущенность и большие проблемы с сердцем. Мы, конечно, были очень возмущены. Как так? Неужели нельзя было об этом сказать нам вовремя, когда нам Веронику предлагали? Мы бы подготовились.
– Ужасно.
– Я сказала, что не могу подписать отказ от ребенка, которого я еще не видела. Тем более, что у нее есть сестра, которую мы уже считаем своей девочкой. На что специалист нам ответила, что за ней уже приехали из Подмосковья, завтра ее заберут. Пишите отказ, ей уже нашли приемную маму. Когда мы стали возмущаться, то нам было предложено сейчас же съездить и посмотреть ее, т.к. после обеда планировалось оформлять опекунство в Подмосковье. Мол, вы же все равно не готовы на двоих детей: и у мужа сложности со здоровьем, и Веронику берете с такими диагнозами. Оказывается, в 2018 году была практика разделения детей из одной семьи. При этом в опеке были абсолютно уверены, что мы напишем отказ от Алисы.
Вероника была еще в больнице. Мы сели в машину с супругом, и поехали к Алисе. Директор заведения говорит, что за ней приехала женщина, глубоко за шестьдесят, мол, уж не знаю, зачем ей этот ребенок нужен. Пригласила девочку. При этом директор нам только что рассказывала, что ребенок неконтактный, агрессивный, ни к кому не идет. Мы сидим, забегает эта малышка, божий одуванчик, и сразу садится к мужу на колени. Супруг дарит Алисе матерчатую куклу. Она ее берет, раздвигает кукле ножки и садит ее на другое колено Андрея. Как будто она нам сообщала, что я не одна, нас двое. Поскольку Алиса тогда не говорила, она только невербально могла нам это показать. Ну как не взять? К тому же родная кровь, как их разделять.
Директор тоже была под большим впечатлением. Когда мы попрощались с Алисой, она нам сказала, что вы первые, кого она восприняла так тепло. При этом сообщила, что та женщина из Подмосковья гуляет где-то рядом, и ждет только вашего решения. То есть у нас был такой цейтнот, фактически требовалось немедленно принять решение, при этом только с утра мы готовы были только на одного ребенка с серьезными проблемами по здоровью.
Интуитивно мы чувствовали, что справимся, было страшно только из-за возможной нехватки материальных ресурсов.
– Любой бы на вашем месте серьезно задумался.
– Андрей сказал: «Давай подумаем еще». Я ответила ему, что справимся. Нам нужно было тут же давать ответ, в течение нескольких минут.
Мы вышли после общения с Алисой, и подходит к нам эта женщина из Подмосковья и говорит: «Я понимаю, что вы в приоритете, потому что берете ее сестру, но, пожалуйста, откажитесь от Алисы, вы еще молодые, вам еще дадут детей, а у меня последний шанс.» При этом говорит, что у нее есть и дети, и внуки. Почему-то мы с мужем сразу заподозрили неладное, единственная мысль, которая звучала в голове: «Надо спасти ребенка». С этими мыслями мы пошли в опеку и написали согласие на обеих девочек. И вот в один день, 31 августа 2018 года, в день рождения нашей семьи, у нас появились сразу две малышки. Мы считаем днем рождения семьи не день бракосочетания, а именно тот день, когда девчушки пришли в наш дом, когда семья стала полноценной, и нам стало возможно состояться как родителям.
– Вы говорили, что более сложные и неоднозначные диагнозы на сегодняшний день именно у Алисы.
– Алиса у нас бунтарка, ее очень сложно принять сразу. Когда я приняла ее такой, какая она есть, стало намного легче. Я была в розовых очках. То, что называли педагогической запущенностью, в результате оказалось психическим заболеванием. Думала, что я как мама своей любовью растоплю эту болезнь, своей заботой и с помощью специалистов смогу ее оттуда вытащить. Что мой ребенок будет как все, будет ходить в обычную школу, не коррекционную. Задрала такую планку, было очень тяжело смириться. Но однажды я поняла, что стараясь всеми силами ее вылечить, я могу только навредить ей, не видя ее реального потолка, когда требуешь сверхвозможного.
На сегодняшний день у нее серьезное ментальное отклонение, и ситуация может ухудшиться. У Алисы были сложности с посещением садика из-за ее расторможенности, гиперактивности, и мы были вынуждены фактически постоянно находиться дома. Специалисты нам рекомендуют сдать Алису в Кочпонский интернат. Фактически это означает отказаться от ребенка, и навсегда закрыть ее там. Но я не могу никак на это пойти. Буду бороться, пока есть хоть какая-то надежда.
Я долго добивалась, чтобы Алиса посещала интернат как группу дневного пребывания в садике. Обивала пороги чиновников и фондов. И полтора года тому назад, можно сказать под нас, открыли эту группу. Наша Алисочка разрезала ленточку на открытии. На сегодняшний день не менее десяти семей с детьми с подобными ментальными нарушениями посещают эту группу и благодарят нас за такую возможность.
Все нюансы о своих детях мы узнали только спустя годы. Все подробности собирали буквально по крупицам. Это потом выяснилось, что у Алисы уже в детдоме были серьезные истерики, вызванные развивающейся болезнью. И что ее уже брали в одну семью, но не справились и отказались.
Самый большой стресс мы испытали, когда узнали, что оба биологических родителя наших девочек с отклонениями в ментальном развитии, не закончили даже коррекционную школу, оба росли в детдомах. Это все выяснилось только тогда, когда их по суду лишали родительских прав. Во время суда мы узнали, что в семье биологических родителей наших малышек родилась третья девочка. Если бы мы узнали об этом раньше, хотя бы года два назад, то мы бы бросились и сразу забрали эту малышку к себе, но в свете наших нынешних реалий я понимаю, что не вывезу троих. Боюсь, что не додам должного Веронике и Алисе, ведь человеческие ресурсы не безграничны. Хотя иногда просто подмывает съездить и хотя бы проведать эту девочку.
Вся эта история здорово нас закалила. Я вижу, что за эти годы мой муж серьезно вырос психологически. Если раньше я была основным добытчиком в семье, то сейчас это он, несмотря на онкологию. За эти годы нам всегда встречались нужные люди, казалось бы сами по себе решались самые неразрешимые ситуации.
Конечно, часто задумываемся о том, что, может быть, что-то неправильно было сделано. Мы же не идеальны, и можем ошибаться. При этом, когда я задаю себе вопрос, что я могла бы еще сделать для своих девочек, то не могу ответить на этот вопрос. Я чувствую помощь свыше, и понимаю, что мы на верном пути.
*Проект реализуется при финансовой поддержке Минцифры Республики Коми
